7. В Советской зоне оккупации Германии

Я возвращаюсь со своим повествованием немного назад к маю I945 года, когда я получил назначение в Советскую зону оккупации Германии.

Сборы были недолгими. Нам выдали приличный паек, литера на проезд, временные (на простых бланках МИДа) загранпаспорта. Мы были не военные, а гражданские служащие - работники аппарата Советской военной администрации в Германии (СВАГ).

Я простился с семьей. У меня за две-три недели до отъезда, в мае I945 г. родился сын Михаил.

Мы ехали большой группой, будущие работники СВАГ. Солнечным июньским днем поезд привез нас на Силезский вокзал в Берлине.

Когда я вспоминаю Берлин июня I945 г., то первое что приходит на память - развалины. Они были везде, между ними почти не было ничего пригодного для жилья. Многие улицы были так завалены кирпичом, битым стеклом, железом, что трудно было понять, где собственно улица, где дворы, где стояли дома. Кое-где из куч битого кирпича вился легкий дымок - что-то еще тлело. Над развалинами плавал какой-то тошнотворный сладковатый запах. Во многих местах все еще валялись каски, нередко прострелянные, кучи патронов и снарядов, как памятники боев, высились разбитые танки, пушки, сгоревшие автомашины.

В I945 году нас трудно было удивить развалинами. Разрушены были десятки, даже сотни наших городов. Берлинские развалины производили впечатление только своими размерами. Это большой город и развалины тянулись здесь на десятки километров.

В один из первых свободных дней мы посетили Колонну на Шарлоттенбургшоссе, поставленную немцами в честь своей победы над Францией в I870 г. Колонна сохранилась. Французы привязали к увенчивающему ее ангелу свой флаг, как знак реванша.

По витой лестнице поднялись наверх, и с площадки перед нами открылся город развалин. Меня почему-то поразило, что ни на одном видимом доме не было крыши. Таковы были результаты гитлеровской авантюры для Германии.

Нас поселили в Карльсхорсте. Это окраинный зеленый район Берлина. Его населяла состоятельная, но не слишком богатая публика.

Центром Карльсхорста было здание Саперного училища, где за несколько недель до этого немецким командованием была подписана капитуляция. В городке Саперного училища разместился штаб Группы советских оккупационных войск и Военной Администрации в Германии. Многие отделы и управления Военной Администрации, в том числе Отдел (затем управление) сельского хозяйства и лесоводства, где я работал, помещались в госпитале святого Антония.

Нам показали дома на нескольких улицах, примыкавших к госпиталю. "Размещайтесь кому где угодно!".

В Берлине я встретил своего сослуживца по Институту свекловичного полеводства Ивана Ивановича Манжелия. Он повоевал, был в звании старшего лейтенанта, награжден орденами.

Иван Ивановича я знал как хорошего специалиста, преданного коммуниста и отличного товарища. Мы обрадовались встрече. Он был зачислен в СВАГ и работал потом со мной. С ним мы вместе и жили первое время.

Быт устроился очень просто. Нашли более или менее целые кровати, получили в каптерке постельное белье, заняли по хорошей, светлой комнате. Питание в столовой. Работа с 9 утра до 10часов вечера с перерывом на обед часа на два.

Мне было поручено руководить отделением (затем отделом) растениеводства. Отдел после некоторых промежуточных изменений структуры состоял из 5 отделений: I) удобрений; 2) защиты растений; 3) семеноводства и зерновых культур; 4) технических культур; 5) овощей и картофеля.

Коллектив подобрался неплохой. Люди ясно понимали свои задачи, сил не жалели. Я с большой симпатией и благодарностью вспоминаю своих товарищей по работе. Их невозможно всех перечислить, но некоторых нельзя не вспомнить. Кроме Ивана Ивановича Манжелия, в отделе полеводства, которым я руководил, работал Анатолий Васильевич Альбенский, старый коммунист, участник гражданской войны. Он, после службы в СВАГ, работал в Институте агролесомелиорации сначала заместителем директора, а затем директором Института. Альбенский был большим знатоком дела. В 1956 г. его избрали членом-корреспондентом ВАСХНИЛ.

Со мной работал Николай Семенович Смоляков очень опытный агроном, старый работник Наркомзема. Он рано умер - от разрыва сосудов в легких. Николай Семенович болел туберкулезом. Eмy бы поберечься, а он, будучи тяжело больным, являл нам пример редкого трудолюбия и высокой преданности долгу.

Часто вспоминаю я Виктора Ивановича Селезнева. Боевой майор, агрохимик. Он очень много помогал мне в работе по восстановлению производства удобрений. С т. Селезневым мы сохранили дружбу и нередко встречались в Москве и Саранске. Он работал после возвращения из Германии главным агрономом МСХ Мордовской АССР.

Защитой растений у нас занимался В.Г.Коробицин, в дальнейшем работник Никитского ботанического сада. С ним работал И.И.Беляев, защитивший после возвращения из Германии диссертацию на степень доктора наук. Затем он долгое время был заведующим отделом защиты растений в Институте нечерноземной полосы.

Моим непосредственным руководителем был Семен Васильевич Чуенков, начальник отдела, затем управления сельского хозяйства и лесоводства. У него были некоторые странности, но я считаю его человеком долга, и он многое сделал для нашего дела.

Заместителями Чуенкова работали Л.А.Корбут, Н.Н.Терентьев. Это были молодые (до сорока лет) люди, энергии которых можно было только порадоваться и позавидовать.

В нашем отделе не было ни одного подлеца. Но, хоть и очень мало, в Администрации были недостойные люди. От них, конечно, быстро освобождались. Тем не менее, нужно, в назидание, вспомнить и о них.

Самое главное, что портило и даже губило неустойчивых людей - это так называемое барахольство. Попав в условия оккупированной Германии, отдельные люди вдруг возжаждали скорого обогащения. Масштабы были разные. У крупных деятелей покрупнее, у мелких - помельче. Я помню одного такого плюшкина - младшего лейтенанта. Он спекулировал сигаретами и рылся в развалинах с целью найти что-нибудь ценное. Отношение людей к вещам, мне думается, очень часто точно характеризует их "нутро".

Был в Управлении некто Клюев, он работал в Отделе науки, начальником которого был проф. А.П.Щербаков. Клюев всеми силами старался показать свою сознательность и преданность. Вечером нередко можно было видеть его за учебником истории партии. Предусмотрительно он открывал дверь в коридор, чтобы каждый проходящий мог сказать или хоть подумать: "Смотрите т. Клюев, беспартийный, а как много работает над собой!".

Откуда-то Клюев достал часы Longines. Это часы действительно хорошие, но Клюева они потрясли до умопомрачения. Он всем их показывал, расхваливал: "Смотрите, смотрите, видите, звездочка на циферблате - упивался Клюев - это подлинный "Ланжин".

Барахолка затянула Клюева. Он стал на путь измены Родины и скрылся в Западный Берлин. Это было уже после моего отъезда, я не знаю обстоятельств, но бесспорно, что жажда обогащения, культ барахла сделали здесь свое дело.

К сожалению, были и другие примеры. Но все же людей такого типа, как Клюев, было, в общем, очень мало - единицы на тысячи советских граждан в шинелях и без шинелей.

Первоначально мне было поручено разобраться в вопросах применения удобрений и обеспечить восстановление их производства и использование. Я агрохимик, всю жизнь после окончания вуза занимался удобрениями и ясно отдавал себе отчет, какую роль они могут сыграть.

В Германии во время войны производство и применение удобрений сократилось. Особенно резкое сокращение произошло в I944-45 г.г., когда многие заводы были разрушены.

Кто мог помочь разобраться в обстановке? Конечно в первую очередь ученые, известные немецкие агрохимики. Не все же они были активными и убежденными нацистами.

Первый, о ком я вспомнил, был профессор Отто Леммерманн, очень видный ученый, хорошо знавший Прянишникова.

При Гитлере в родословной Леммерманна обнаружилась еврейская кровь. Он стал опальным ученым. Кажется, его отстранили от работы в Университете. К Леммерманну я и поехал.

Он жил в небольшом особняке на тихой улице в Далеме, в окружении каких-то пожилых дам. Леммерманн встретил нас очень любезно. Он охотно отвечал на все мои вопросы, посоветовал, с кем еще следует встретиться, дал характеристику учреждениям и людям, которые ведали удобрениями. Леммерманн очень хорошо отзывался о Прянишникове, говорил о большой роли советской науки. Он знал и Н.И.Вавилова.

Сама внешность Леммерманна внушала симпатию. Небольшого роста, очень аккуратный, с приятным открытым лицом. Он проводил меня до машины. Из окон выглядывали уже упомянутые старушки. Мне подумалось, что они опасаются - не увез бы советский человек их профессора. Тем более, что у машины стоял шофер, а на сидении лежал автомат. Всякое бывает! С Леммерманном я встречался несколько раз, и он постоянно был благожелательным и полезным советчиком.

Другого типа человек был проф. Опитц. Видимо он был близок к правящим кругам гитлеровцев, поражение Германии переживал тяжело. К советским людям относился со страхом, смешанным с ненавистью и презрением. Все это, конечно, маскировалось, но не слишком тщательно.

Меня он встретил очень "сдержанно". Отношение несколько изменилось, когда Опитц понял, что имеет дело со специалистом. Я прямо ему сказал, что его отношение ко мне и вообще к Советской военной администрации меня не интересует. Но Германия голодает, и обеспечить население продовольствием можно только путем восстановления производства и применения удобрений. А раз так, то он должен помочь нам в этом деле. В нем больше всего заинтересованы сами немцы.

Опитц, скрепя сердце, начал говорить. Многое из сказанного им принесло нам определенную пользу.

Активным нацистом в недалеком прошлом был проф. Якоб. Он сам приехал ко мне и говорил, что раскаивается в своем прошлом. Не верилось. Я считал, что он имеет какие-то цели, связанные с сохранением Калисиндиката и для этого ищет пути установить контакты с советской администрацией. Я был с ним совершенно официален, он уехал, видимо обескураженный. После я слышал, что Якоб перевел па немецкий язык некоторые советские учебники.

Мне неоднократно приходилось выезжать на химические заводы - Лейна, Пистериц и другие, где, хотя и не быстро, восстанавливалось производство удобрений.

Должен сказать, что не все наши руководители понимали значение удобрений. Однако и их удалось убедить, что немцам нужно дать удобрения. Если не давать удобрения - надо давать хлеб. А с хлебом в I945 году у нас было плохо. Не стало лучше и в I946 г., когда страна была поражена сильнейшей засухой.

Много немецких специалистов-химиков бежало на запад. Это были, вероятно, те люди, которые боялись за свое прошлое - бывшие нацисты, акционеры заводов. Были среди них, наверное, и такие, что особенно плохо относились к рабочим.

Но были люди, которые бежать никуда не собирались, а честно старались помочь своему предприятию, а, следовательно, своему народу. Память не сохранила мне их имена, но именно на этих людей мы опирались. Много полезного сделали советские специалисты-химики, которые были на Лейне и других заводах.

Работая над восстановлением производства удобрений, мы должны были решить и другую важную политическую задачу - ликвидировать мощнейшие монополистические объединения, которые до разгрома гитлеризма безраздельно господствовали в немецкой туковой промышленности.

Таких "китов" было четыре. Крупнейшие из них азотный и калийный синдикаты, помельче - Суперфосфатное объединение и Объединение по сбыту томасшлака. Ликвидировать эти объединения нужно было так, чтобы не пострадало производство удобрений и их сбыт.

С помощью Гернле было создано специальное объединение Dungercentrale по сбыту туков, которое сделало ненужными сбытовые организации синдикатов.

Директором Дюнгерцентрале был назначен некий доктор Урланд. Он был довольно "хитер" в предпринимательском смысле и дело организовал неплохо.

Он часто посещал меня и особенно В.И.Селезнева, который ведал у нас группой удобрений. Претензий мы к нему не имели, но ясно понимали, что Урланд до мозга костей пронизан капиталистической идеологией и никогда не поймет что такое социализм. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Не удивился бы, узнав, что он передвинулся за Эльбу.

Одним из ходатаев за сохранение Калийного синдиката был профессор Хенкельман, которого Гернле взял в свое управление. Хенкельман, зная прямое указание Потсдамской конференции о ликвидации синдикатов, не решался говорить прямо, что Калийный синдикат нужно сохранить. Но он не упускал ни одного случая, чтобы сказать о трудностях, возникающих в связи с его ликвидацией.

Хенкельман, вероятно, вел соответствующие разговоры и с нашими западными союзниками, у которых такие речи, видимо, встречали больше понимания. Он пытался даже организовать неофициальные встречи наших и американских представителей по вопросу о синдикатах. Я на эту встречу, конечно, не пошел и предупредил начальника управления Семена Васильевича Чуенкова, чтобы и он "держал ухо востро". Гернле мы сказали, что позиция Хенкельмана вряд ли может считаться допустимой. Насколько я помню, его вскоре после этого "попросили" из аппарата Гернле.

Синдикатчики заваливали высшие органы СВАГ'а письмами, в которых доказывали, что Калийный синдикат - не монополистическое объединение, а чуть ли не благотворительное учреждение,

Ко мне по этому вопросу звонили из аппарата Главноначальствующего, я разъяснял, и письма шли в архив. Остатки синдикатов видимо "убрались" на запад. От этих объединений в ГДР не осталось и следов, но в ФРГ они существуют и до сих пор, но, конечно, в иной форме и под другими названиями.

Большое место в работе Управления сельского хозяйства и лесоводства занимало в I945 году проведение земельной реформы. В сентябрьские и октябрьские дни эта задача доминировала над всеми остальными, в ней, так или иначе, участвовали все работники управления.

Конечно, не следует так понимать, что эту реформу провели советские люди. Осуществили ее демократически настроенные немцы, прежде всего немецкие коммунисты. Мы лишь помогали им. В связи с реформой приходилось выезжать в провинции и районы. Много разных встреч было и в Карльсхорсте.

В Управление явился отлично одетый пожилой мужчина. Он объяснил, что он брат последнего довоенного посла Германии в Москве графа фон Щуленбурга. Сам он председатель немецкого общества Красного Креста.

Семейство фон Шуленбург имеет в провинции Саксонии земельную собственность - несколько крупных имений. Граф объясняет, что это не просто имения - это племенные и семеноводческие хозяйства, опытные станции ... Граф ссылается на Маркса. Он, видите ли, и сам считает, что эпоха крупной земельной собственности прошла. Но граф просит не делить имения между мужиками. "Погибнут крупные ценности, пострадает сельское хозяйство Германии ... Передайте имения, не деля, в управление властей провинции ...".

Леваки, в основном видимо осколки троцкистов, из какого-то района предлагают "зачем делить землю, организуем сразу колхозы".

Смысл этих и многих других, подобных же предложений был для меня ясен. Затянуть разделение земли, сохранить поместья. Когда земля разделена между крестьянами и батраками по 8 га на семью ни один будущий гитлер уже не отберет ее обратно и не вернет помещикам. А целенькое поместье можно вернуть назад, как только уйдет Красная армия. Ведь вернули же раньше поместья Гогенцоллернам ...

Организаторская работа, помощь немецким товарищам, предупреждение вывихов и извращений, воспитание кадров настоящих немецких аграрников социалистической эпохи - такова была наша работа в этот период.

Выполняя служебные указания, мы в первое время принимали некоторые меры личной безопасности. На сидении у шофера при поездках лежал автомат, а я имел привычку класть в грудной карман кожаного реглана наган. Это место мне казалось удобнее, чем кобура. Однако оружие нам ни разу не пригодилось.

Немецкий фашизм был разбит накрепко. Нацисты, видимо, сами потеряли веру в возможность сопротивления и никаких "вервольфов" на территории Германии практически не было. А немецкому рабочему и крестьянину, немецкому интеллигенту было понятно, что мы им не враги, а друзья.

Вскоре шофер сдал автомат, а мой наган перекочевал в кобуру, которая мирно висела в платяном шкафу.

Работа по земельной реформе позволила создать немецкие демократические органы в области сельского хозяйства. Возникло Немецкое сельскохозяйственное управление, которое возглавил Э.Гернле, о котором я уже упоминал. Это были первые ростки немецкого демократического государства. Они послужили основой, на которой в I949 г. возникла ГДР.

Помогая немецким товарищам, мы, естественно, думали и о своей стране. Уже осенью I945 г. мне пришлось участвовать в сборе и отправке в СССР большого набора образцов семян всех лучших сортов Германии. Многие из них успешно использовались потом в нашей стране или послужили материалом для дальнейших селекционных работ.

Мы старательно собирали положительный опыт Германии по технике сельского хозяйства и печатали для сельскохозяйственных и научных организаций нашей страны специальный бюллетень. Вместе с майором Н.Ф.Пасхиным из управления сельского хозяйства провинции Саксония (Галле) мы составили и опубликовали в 1946 г. немецко-русский словарь "Сельское хозяйство и лесоводство". Этот словарь, как и соответствующий русско-немецкий словарь, помогали нам использовать немецкую сельскохозяйственную литературу, а немцам - русскую.

В последующем эти словари неоднократно переиздавались и до сих пор служат делу советско-германского сотрудничества в области сельского хозяйства и лесоводства.

Много внимания и сил пришлось уделять взаимоотношениям с союзниками. Это была, пожалуй, наиболее сложная часть всей деятельности военной администрации.

Как известно верховным союзным органом в оккупированной Германии был Контрольный совет, в который входили четыре главнокомандующих, первоначально маршал Г.К.Жуков, Дуайт Эйзенхауэр, Монтгомери и Делатр де Тассиньи. Контрольному совету были подчинены так называемые директораты - Экономический, Правовой и др. Директораты руководили комитетами, а последние в свою очередь образовывали подкомитеты или рабочие группы.

Все органы работали на четырехсторонней основе. Каждый месяц в последовательности, определяемой латинским алфавитом, сразу во всех органах менялся председатель. За "американским месяцем" следовал "английский", затем "французский" и, наконец, "советский". После этого чередование повторялось.

В комитете по продовольствия и сельскому хозяйству (так называемый ФАКО - по английскому обозначению), входившему в Экономический директорат, нашим представителем был С.В.Чуенков. Я работал в подкомитете (рабочей группе) по полеводству, которая готовила нужные материалы для Комитета или Директората. Собирались мы в огромном здании бывшего Германского верховного суда в американском секторе Берлина, которое мало пострадало во время боев.

У входа в здание сидело четыре контролера - обычно офицеры в небольших чинах или сержанты, которые проверяли документы по соответствующим национальностям. Показав свое удостоверение советскому офицеру или сержанту, мы попадали в бесконечные коридоры этого здания и, наконец, находили комнату, в которой была назначена встреча.

Моими коллегами были английский (точнее англо-индийский) подполковник Кайзер, американский подполковник Мак-Лин и французский майор Колло. Люди это были совершенно разные, и на их характеристике стоит очень коротко задержаться.

Подполковник Кайзер, бур по происхождению, являл собой тип до чрезвычайности воспитанного британского кадрового офицера. Он всегда был очень внимателен, очень ровен в обращении, не позволял себе ни малейших вольностей. Лето 1946 г. было очень жарким. Я вспоминаю как Кайзер, видимо окончательно замученный своим мундиром, обратился ко мне, как к председателю очередного заседания с такой просьбой: "Г-н председатель, не будете ли Вы любезны, обратиться к нашим дамам (переводчики и стенографистки) разрешить нам расстегнуть воротнички". Это говорилось без малейшего оттенка юмора в тот момент, когда американец Мак-Лин не только уже расстегнулся до предела, но и положил голые, волосатые ноги (он был в шортах) на стол. Дамы разрешили и Кайзер расстегнул один крючок на воротнике.

Кайзер тянулся, конечно, за американцем. Но делал это явно неохотно, видимо, лишь в силу прямого указания свыше.

Мак-Лин, сын миллионера, производил впечатление недалекого, но очень заносчивого деляги. Он очень бесцеремонно относился не только к своим помощникам, но и к англичанам и французам. Я сразу же осадил его и в дальнейшем не прощал ему ни малейшей бестактности. Мак-Лин меня, понятно, не любил, но, мне кажется, даже немного побаивался и, во всяком случае, считался с каждым моим выступлением. Он любил русскую водку, пить при этом не умел и при моей помощи минимум дважды оказывался под столом на банкетах.

Майор Колло был уже пожилым человеком. Он рассказывал, что имеет виноградник где-то в Шампани. Как и большинство французов в Берлине в тот период Колло жил бедновато, даже может быть голодновато. Американцев он не любил. Его явно огорчала и сердила зависимость Франции от Америки, особенно сильная в то время. На Мак-Лина он смотрел как на какого-то монстра, но конечно терпел его неадекватные выходки. Колло не раз предупреждал меня намеками о намерениях Мак-Лина, и я принимал соответствующие меры к следующему заседанию.

Колло хотя и не сочувствовал коммунистам, но у него были старые симпатии к России. Он с восторгом говорил о нашей победе над Гитлером.

На заседания рабочей группы и Комитета часто вызывали экспертов. Иной раз приходили и какие-то наблюдатели - видимо главным образом журналисты. С английской стороны бывали канадцы украинского происхождения. Они угощали нас убийственно крепкими сигарами и охотно по-своему почину рассказывали о всяких подвохах, которые готовили нам американцы и англичане.

В Комитете по продовольствию и сельскому хозяйству нем нечего было делить. Несмотря на некоторые частные разногласия и споры, по всем почти вопросам принимались согласованные решения. Всем было ясно, что немцев надо кормить. С другой стороны, было ясно, что земельная реформа в советской зоне все равно пройдет, и что такой демократической реформы в своих зонах союзники все равно не допустят. Поэтому по этим вопросам дело ограничивалось взаимной информацией, в известных пределах, разумеется.

Совсем иная обстановка была на заседаниях Экономического директората. Уже в I946 году здесь согласованных решений по существу не было. Американцы, а за ними и англичане, и французы вставляли палки в колеса всех наших предложений, когда дело шло о репарациях, о согласовании объемов производства, о поставках угля и металла в советскую зону и т.п.

Я уехал из Германии в октябре I946 года и не присутствовал на заседаниях Союзных органов перед их фактическим крахом. Но уже и в конце I946 года было ясно, что американцы и англичане стали на путь нарушения своих союзнических обязательств. На горизонте появилась мрачная тень "холодной войны".

После отъезда в октябре 1946 г. я одиннадцать лет не был в Германии. Приехал я туда снова только в декабре 1957 г. и после этого бывал в ГДР многократно - в I964, I965, I966, I967, 1968 (два раза) и в I969 г.г. В I965 г. я посетил и Федеративную Республику Германии.

 

 

 

 

7 октября 1970 г. в день XXI годовщины ГДР посол Хорст Биттнер вручил мне "Отечественный орден за заслуги" в золоте. Такую же награду ГДР одновременно со мной получили Мелитон Кантария, Константин Самсонов и Михаил Егоров, которые водрузили в мае I945 года Красное знамя над рейхстагом и несколько военных и высших гражданских деятелей Советской военной администрации в Германии. Всего было награждено 60 человек, но остальные получили такие же ордена более низких классов (в серебре и бронзе) или медали.

Мне было приятно, что наши труды не были забыты. Конечно, я думаю, что мои заслуги были не больше, чем многих других моих коллег. Я полагаю, что в моем лице награждена вся та большая группа советских патриотов, которые приложили все свои силы и способности к тому, чтобы направить развитие Германии по лучшему пути и кое-чего добились в этом отношении. Я невольно вспоминал в этот день маршала Соколовского, т.т.Чуенкова, Карпенко, Манжелия, Смолякова и других многих наших друзей и соратников; их уже нет в живых, но дело, в котором они приняли такое большое участие, живет и развивается.