11. ВАСХНИЛ 1960-61 гг. Поездки зарубеж
В ВАСХНИЛ после выборов 1960 года мне пришлось возглавить Отделение земледелия. В то время это было самое крупное отделение. Из него потом выделились три самостоятельных отделения: земледелия и химизации сельского хозяйства, селекции и растениеводства и защиты растений. Отделение несло ответственность за три четверти всех институтов ВАСХНИЛ.
Коллектив Отделения был вполне работоспособным. Между отдельными учеными секретарями были, конечно, различия во взглядах, некоторые из них все еще придерживались лысенковской ориентации, но в целом коллектив был способен решать все вопросы, которые ставил перед ним Президиум ВАСХНИЛ.
Моими заместителями были два замечательных ученых. Первым из них был очень известный растениевод, заведующий кафедрой растениеводства ТСХА Николай Александрович Майсурян. Он происходил из очень культурной семьи. Его мать Нина Майсурян была известной тбилисской артисткой конца прошлого и начала текущего столетия. Николай Александрович свободно говорил по-французски, читал практически на всех основных европейских языках. Ему принадлежал ряд крупных исследований по сельскохозяйственной ботанике и по вопросам растениеводства. Николай Александрович особенно много работал в своем собственном, я сказал бы агроботаническом плане над люпинами и в этой области имел большой международный авторитет. Под его редакцией вышла известная книга о люпине польского ученого Барбацкого.
Мне пришлось, уже много позднее приветствовать Николая Александровича на юбилейном собрании, посвященном его семидесятилетию. К великому сожалению вскоре Николай Александрович умер. Я активно помогал группе ближайших товарищей Николая Александровича увековечить его память - был издан однотомник избранных трудов.
Вторым столь же известным ученым был Николай Сергеевич Соколов. Он долгое время был профессором TСXA. Я помнил его еще по курсу общего земледелия, который он читал нам в I93I г.
Николай Сергеевич не был экспериментатором. Зато вероятно никогда у нас не было такого знатока опытных данных, каким был Николай Сергеевич Соколов. Он знал весь опытный материал, которым располагала страна с самого начала деятельности опытных станций по самое последнее время. Научным подвигом Соколова было составление учебников общего земледелия, обильно, но критически оснащенных фактическими данными экспериментов. Эти учебники долгое время служили студентам всех сельскохозяйственных учебных заведений и до сих пор еще, когда мне надо получить справку по истории разработки в нашей стране того или иного агрономического мероприятия, я обращаюсь к книгам Н. С.Соколова.
Я лично очень переживал смерть Николая Сергеевича. Мы сделали попытку даже переиздать один из его учебников. Однако за тридцать лет произошли столь значительные изменения в трактовке многих проблем, накопилось такое множество новых материалов, что простое переиздание учебника было уже невозможным. А переделать его за автора тоже, конечно, было нельзя.
Перейдя на работу в ВАСХНИЛ, я продолжал в значительной степени работать над теми же проблемами, которые стояли передо мной в ВИУА. С группой работников МСХ и других ведомств готовилось большое постановление по химизации, которое затем было подписано и сыграло известную роль в техническом прогрессе нашего земледелия. Много времени требовала и текущая работа в Отделении.
В самом конце I960 года довольно неожиданно был освобожден от работы Министр сельского хозяйства СССР В.В.Мацкевич. Дошлые министерские всезнайки, правда, предсказывали это событие - уж очень часто стали появляться в печати критические заметки в его адрес. Однако я не верил этим прорицателям, т.к. ясно представлял себе, насколько велика была его роль в развитии сельского хозяйства.
Говорили потом, что решающую роль в освобождении Мацкевича сыграл Лысенко. Хрущев предлагал якобы ему должность Министра, но он рекомендовал своего Санчо Панса - М.А.Ольшанского. В газетах мы действительно скоро прочитали об его назначении. После этого я очень быстро понял, что в ВАСХНИЛ мне делать больше нечего, тем более что новый Министр вскоре добился перевода П.П.Лобанова в Госплан СССР, а на его место был назначен Т.Д.Лысенко.
В это же время В.П.Сотников был назначен Министром сельского хозяйства РСФСР и предложил мне пост своего заместителя. Я не сказал бы, что этот пост меня особенно привлекал. Я знал, что такое работа в Министерстве. Но делать было нечего. Я дал согласие и в июне 1961 г. перебрался в один из кабинетов на третьем этаже здания МСХ РСФСР.
Работая директором ВИУА в июне I960 года, я имел возможность посетить США в составе так называемой Обменной делегации, в качестве ее руководителя. Обменной делегация называлась потому, что в то время существовало соглашение об обмене специальными делегациями по сельскому хозяйству. Наша делегация была по вопросам химизации сельского хозяйства. В обмен американцы посылали к нам свою соответствующую делегацию.
В состав нашей делегации входили И.Е.Емельянов, видный интродуктор, овощевод уже до этого неоднократно посещавший Америку, Ю.Н.Фадеев - фитопатолог, в последующем директор крупного института, доктор наук, Т.Закиров, известный узбекский ученый, специалист по дефолиации, Кукуленко, химик. Все это были очень грамотные, выдержанные и неглупые люди. С такими товарищами нестрашно ехать не только в США, но хоть куда.
В начале июня мы вылетели самолетом Ту-I04 в Копенгаген, где должны были пересесть на согласованный по времени рейс в Нью-Йорк. Шереметьевский аэропорт вблизи Москвы тогда только начинал свою деятельность, организация полетов еще не была отлажена, и мы фактически вылетели с опозданием часов на 6.
Конечно, самолет, на который у нас были билеты, давно улетел, и нам пришлось долго ждать следующего самолета. Только поздно вечером мы сели, наконец, в сасовскую машину - видавший виды "Вайнкаунт". Места у нас были туристские, посадили нас в самый хвост самолета. Недостаток этих мест - теснота. Для довольно крупного по габаритам мужчины в туристском классе просто не повернуться и это, конечно, надоедает и утомляет за 14 часов перелета через океан. Но делать нечего, других мест нет.
С нашим самолетом в пути что-то случилось - кажется, отказал один из четырех моторов. Вместо того, чтобы лететь по курсу на Монреаль, самолет повернул к северу и полетел кратчайшим путем к крупному военному аэропорту, Гуз на полуострове Лабрадор. Здесь нас высадили из самолета, предупредили о "нежелательности" съемок (кино и фото) и отвели в большой деревянный дом, где обычно отдыхали летчики "Royal Air Force" (королевских воздушных сил). Там мы пробыли часа три. Место это северное и в начале июня здесь было еще по - настоящему прохладно. Попархивал снежок.
Из Гуза мы вылетели курсом на юг уже без захода в Монреаль. Во второй половине дня мы были в Нью-Йорке в аэропорте, название которого было Айдлуайлд (ныне им. Кеннеди). Я при всем старании не мог ни запомнить, ни даже правильно произнести это чрезвычайно трудное для русского языка название.
В аэропорту нас встретил человек лет сорока, который представился: "Василий Васильевич Лукьянов, представитель государственного департамента". Говорил он по-русски очень чисто, с тем, однако неуловимым оттенком в оборотах речи, который позволяет отличить современного советского гражданина от эмигранта.
Как представители обменной делегации мы были избавлены от многих формальностей довольно тягостных, как нам говорили, в американских аэропортах. Но все же подвели к какому-то полному немолодому чиновнику в форменной фуражке. Он достал большую книгу и по ней с чем-то сверял наши паспорта. Потом сказал "о'кей" и приложил штампик. Лукьянов вывел нас на площадь, где стояло огромное количество автомашин. Затем мы зашли в другое здание, около которого грузились самолеты на Вашингтон. Через 20-30 минут мы вылетели.
В самолете стюардессы носили по кабине свежие номера "Лайфа", "Тайма" и других журналов. Мне попал номер "Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт". На обложке была изображена карта Кубы и портреты Фиделя Кастро и его сотрудников. Надпись гласила "Кубинское политбюро в 90 милях от США". Дальше шла глуповатая, рассчитанная на слаборазвитых людей антисоветская журналистская болтовня. Я вернул журнал стюардессе и больше никогда не брал в руки "Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт". Брезгливость не позволяет.
К нашему Закирову привязалась какая-то американка. Он не знал ни слова по-английски и позвал на помощь Емельянова. Выяснилось, что эта дама хотела выяснить, какова национальность т. Закирова. Он действительно был довольно темнокожий, смуглый парень. Дама успокоилась, узнав, что тов. Закиров узбек, но не негр. Видимо эта дама была очень последовательной и упрямой расисткой. Сидеть рядом с негром она не хочет, но если ее сосед всё же не негр, то она так и быть согласна быть с ним рядом.
В Вашингтоне мы поехали в Посольство. Посла в этот момент не было, мы представились его заместителю тов. Смирновскому, очень толковому и обходительному человеку.
Нас поселили в гостинице, недалеко от посольства, где обычно останавливались советские делегаты. От посольства нами занимался советник по сельскому хозяйству тов. Волков. Я был знаком с ним и раньше. Это был очень деловой и энергичный человек, отличный специалист по механизации. К сожалению, он рано умер лет 45-50. Я уверен, что из него мог бы сформироваться большой государственный деятель.
Волков встречал нас в аэропорту и много помог на первых этапах нашего пребывания в Вашингтоне. Он представил нас Департаменту земледелия, но, к сожалению, не мог принять участия в дальнейшей поездке по стране по причине несогласия американской администрации.
Нас принимали не слишком крупные чиновники Департамента земледелия, в частности руководитель иностранного отдела мистер Бурмейстер. Они рассказывали нам, по какому маршруту думают нас везти. Маршрут довольно точно совпадал с предварительными пожеланиями, которые были переданы нашим Министерством по дипломатическим каналам и мы согласились. Мою просьбу разрешить взять еще одного переводчика из посольства американцы отклонили, ссылаясь на то, что аналогичные их просьбы отклонялись у нас в стране. В итоге кроме И.Е.Емельянова нашим переводчиком являлся по существу все тот же Лукьянов. Кроме него был прикреплен к нашей делегации представитель Департамента земледелия мистер Шепперд.
Лукьянов - сын эмигранта, проведший всю войну (в непризывном еще возрасте) в гитлеровской Германии был, конечно, отпетым прохвостом и несомненно имел на наш счет специальные поручения от соответствующих американских органов. При этом ему, однако, явно не хватало ума и на его "деятельности" пагубно отражалась любовь к женскому полу и к спиртным напиткам. Нередко он исчезал, приводя в отчаяние Шепперда, и возвращался в столь веселом состоянии, что комментарии явно не требовались.
Мы держали себя, разумеется, так, как следует, и наивные штучки Лукьянова вызывали у нас лишь веселость. То вдруг "забудет" у нас в номере фотоаппарат с вмонтированным в него магнитофоном. Мы исправно клали аппарат на репродуктор приемника, и он записывал песенки и рекламные объявления. То вдруг предложит выпить и поговорить "по душам". Мы охотно наливали ему стакан столичной, потом еще. Через 20-30 минут Лукьянова запирали в номере гостиницы, т.к. он был "совершенно готов" и сами шли гулять уже без него.
Мы точно знали, что все наши вещи чуть ли не ежедневно перетряхиваются в гостиницах. Был такой простой способ убедиться в наличии "нездоровых интересов" к нашему багажу - клали чемодан не в шкаф, а на шкаф. На крышку помещалась маленькая бумажечка. За редкими исключениями по вечерам бумажечки уже не было, она слетала и терялась, когда чемодан стаскивали со шкафа для осмотра.
Рассказывал мне один из наших товарищей о таинственной пуговице, которую он обнаружил в своем чемодане вечером. Пуговица была заметная - крупная, блестящая, видимо от пальто. Он повертел пуговицу в руках - откуда сие? Положил ее рядом с чемоданом. К его удивлению вечером пуговица снова была внутри чемодана. Утром, уходя из гостиницы, товарищ рассказал портье о таинственном происшествии. Он прилично знал английский и рассказал с юмором. На следующий день, когда мы уезжали, портье сказал: "А вы знаете, ваша пуговица привела к увольнению одного человека" - и захохотал. Мы сдержанно улыбнулись.
Чемодан мы, разумеется, не запирали, чтобы не рисковать замками - сломают, что с них возьмешь - скажут, что так и было. Никаких записей, естественно, не оставляли - носили с собой. Фотопленки, отснятые и не отснятые, таскали в карманах. В чемоданах, кроме носильных вещей было много проспектов американских фирм и я думаю, что наши напрошенные контролеры чертыхались, просматривая эту массу бумаги.
Шепперд производил несравненно более приличное впечатление, чем Лукьянов. Он был неназойлив, видимо, на самом деле не знал русского языка и по мере его возможности старался нам показать все, что нас интересовало. Лукьянова Шепперд явно презирал и стеснялся, но и побаивался.
Мы посетили в США несколько ферм, где знакомились с постановкой дела применения удобрений и ядохимикатов, несколько предприятий по приготовлению смешанных удобрений, фирм по внесению туков и по борьбе с вредителями. Самым крупные предприятием, где мы были, явились химические заводы и институт так называемой администрации долины р. Теннеси. Это крупный химический центр США, я думаю, что там дело далеко не ограничивается мирными целями.
Этот пункт был в самом конце нашего маршрута, и Лукьянов и Шепперд всячески старались отговорить нас ехать в Маскл Шоулс, вблизи которого находились предприятия Администрации долины р. Теннеси. Однако, я выразил от имени делегации твердое намерение посетить Институт и заводы и вообще выполнить весь согласованный маршрут. Я сказал, что если они не хотят нас везти в Маскл Шоулс, то это их дело. Но мы требуем исполнения маршрута. Его изменения создаст прецедент для соответствующих изменений маршрутов американских делегаций в СССР. Наши поводыри бегали куда-то звонить, возвращались расстроенные (видимо им попадало от начальства), но делать нечего - повезли нас в Маскл Шоулс.
В нескольких километрах от этого городишки находится знаменитый Институт. Он обнесен высокой, метра в три высотой, проволочной сеткой. Вход сделан в виде довольно узкого прохода из сетки. Все здание сильно охраняется с использованием собак и высокой американской техники.
В главном корпусе Администрации предприятий долины р. Теннеси нас принимал невысокий юркий человечек, который, видя, что мы подходим, быстро снял и спрятал в шкаф генеральскую форму. Он почему-то придавал большое значение показу нам гражданского, мирного лица Администрации и с явной тоской поглядывал на приоткрытую дверцу. На стене висел портрет Эйзенхауэра с автографом. Наш собеседник встал и обратил наше внимание на этот портрет. Стараясь делать все как можно незаметнее, он придавил дверцу плечом. Что-то хрустнуло, но дверца закрылась.
Мы сняли пиджаки в приемной, и я вдруг обнаружил, что забыл очки. Извинившись, я вышел и у меня за спиной тотчас же появился молодой человек бравого вида, который, видимо, наблюдал, что я буду делать, может быть, встречусь с кем-либо. Но я просто взял очки, поглядел насмешливо на "спутника" и прошел снова к тому же стыдливому генералу.
Нас провели по лабораториям, но буквально бегом. Если какой-то прибор нас интересовал и мы хотели около него остановиться, то это делалось крайне неохотно и на самое минимальное время. На вопросы отвечали так, что ничего нельзя было понять.
Я довольно резко потребовал ответить на некоторые вопросы, связанные с приготовлением удобрений. Вопросы это чисто технические, ничего секретного в них нет. Наш сопровождающий буркнул только, что на эти вопросы ответит специалист в приемной, но не здесь в лаборатории. Вероятно, он боялся, что пока я буду задавать вопросы, а специалист отвечать, наши товарищи проявят нежелательный для него интерес к оборудованию лаборатории.
Осматривая Институт таким вот скоростным (беговым, как мы потом шутили) методом, мы добежали до библиотеки. Должен сказать, что библиотека произвела большое впечатление, как своими размерами, так и четкой постановкой информационной службы. Нас познакомили с русской дамой - переводчиком советской литературы. Насколько я понимаю, она больше всего боялась остаться с нами наедине, без какого-либо американского соглядатая.
Дама сообщила, что они получают всю русскую литературу по химии и агрохимии, ее рецензируют и реферируют. Вся литература классифицируется и так размещается, что найти нужную справку можно в самое минимальное время. Мы пожалели робкую женщину и не стали задавать ей никаких вопросов.
Когда мы шли обратно, то обратили внимание на многочисленные надписи на стенах, предупреждавшие об опасности шпионажа. На площадках у некоторых коридоров сидели молчаливые джентльмены с пистолетами-пулеметами солидных размеров. В эти коридоры нас, конечно, не водили. Видимо, в соответствующих лабораториях делают что-то такое, что не имеет никакого отношения к химизации сельского хозяйства.
Будучи в США мы невольно обращали внимание на громадные социальные контрасты. Наряду с очень хорошими особняками мы видели бедные лачуги, особенно в пригородах. Чикаго и в городках хлопкового юга. У богатого фермера-хлопковода отличный дом со всеми необходимыми службами, много легковых машин, три самолета. Два из этих самолетов используются для борьбы с вредителями и для внесения удобрений, а на третьем фермер и его сыновья летают на охоту, на приморские курорты и т.п.
В полях догнивали тысячи лачужек, брошенных неграми-издольщиками. Машины вытеснили ручной труд из хлопководства. Трактор заменил мула. Неграм издольщикам нечего стало делать на хлопковом юге США. Осталось, конечно, некоторое количество рабочих у богатых фермеров, Но живут эти рабочие в таких же лачугах, как жили их отцы и деды.
Мы часто и очень наглядно сталкивались с расовой дискриминацией на юге США. Довольно большой отрезок пути нами был сделан на огромных автобусах с силуэтом гончей собаки на кузовах. На верхнем этаже автобуса негров нет. Они все теснятся на нижнем этаже, а на верху свободно едут белые граждане Америки.
В автобусных вокзалах четкие надписи - для цветных, для белых. На какой-то остановке я захотел выпить кока-колу и, не обращая внимание на эти надписи, зашел в негритянское отделение. На меня с испугом поглядела бывшая там негритянка. А Лукьянов быстро подошел и сказал мне, что надо считаться с "местными обычаями" и не стоит рисковать получить оплеуху от какого-нибудь местного расиста, а то и от негра-антирасиста. Продолжать разговор не было возможности, автобус отъезжал. Лукьянов нам потом доказывал, что расизм и сегрегация - только здесь на юге. Мы приводили ему примеры из Вашингтона и Чикаго где, может быть не в столь яркой форме, эти же позорные явления имеют место.
Однажды в штате Алабама в каком-то небольшом городке нас долго не могли устроить в отель. Правда, сказал нам Лукьянов, - здесь есть один большой и почти пустой отель, но туда ехать нельзя, это отель негритянский".
Кое-какие осложнения у нас могли быть с тов. Закировым, на которого местные "деятели" смотрели как на цветного. Один раз даже внесли предложение - всем ехать в один "белый" отель, а Закирова поселить в негритянском отеле. Мы с негодованием отвергли это предложение и ездили все время вместе. "Если Закирова в негритянский, то мы все поедем туда" - заявил я в безапелляционной форме. Это возымело действие, и вопрос о расовой принадлежности Закирова больше не поднимался.
Мы, конечно, старались в доступном для нас размере познакомиться не только с технической стороной дела, но и с жизнью американцев. Нас повезли, кажется, в Джексоне в одну семью, жившую в большом кооперативном (как я понял) доме. Семья была, видимо, не очень большого достатка и я не уверен, что госдепартамент или департамент земледелия не выделили ей некоей суммы на прием. Было уже довольно поздно, семья собралась у входа в дом. Стояли легкие кресла, такие же легкие столики. Рядом был бассейн, где с невероятным шумом и визгом купались ребята и девушки лет I4-I5, Освещение состояло из двух-трех настольных ламп, дополняемые светом из окон.
Мы приветствовали хозяев и передали им советские сувениры - матрешек, фигурки лошади и медведя, вырезанные из дерева, советские (белые по моде того года) галстуки и еще какую-то мелочь. Набежало множество соседей. Они рассматривали сувениры и нас самих. И.Л.Емельянов рассказывал, что наши молодые мужчины, особенно Закиров, произвели на американок впечатление. "Устроены почти так же как все люди" - такой вывод по его словам сделали эти наблюдательницы.
Нас угощали сосисками из консервных банок, пивом и кока-колой тоже из банок, соками. Потом водили показывать квартиры, а один молодой человек начал демонстрировать свои магнитофонные записи - подход и отправление поезда сабвея в Нью-Йорке, шум прибоя и т.п. Он почему-то считал, что чем громче, тем интереснее, и мы дня два не могли отделаться от шума в ушах.
Были мы на квартирах и у некоторых ученых. Хорошие особняки, большей частью построенные в кредит и еще не оплаченные.
Очень много всяких бытовых устройств - холодильники, электрополотеры, кофеварки и т.п. Лет за 25 до нашего приезда все это, может быть, и произвело бы впечатление. Но теперь у нас почти у всех есть свои холодильники, свои электрополотеры и множество другой бытовой техники. Некоторые наши хозяева считали, что они показывают нечто удивительное, а мы ничему не удивлялись и лишь улыбались, когда они с большой экспрессией повествовали о пользе горячей воды в домашнем хозяйстве. Времена меняются.
Кое-что нам удалось посмотреть и из музеев. Отличное учреждение - музей техники в Чикаго. Там много очень интересных экспонатов - вплоть до самолета Райтов, первых паровозов и автомобилей. Победнее музей в сельскохозяйственной части. Такие музеи нужно рассматривать не часами, а днями или неделями.
Совсем другое впечатление от музея современного искусства в том же Чикаго. На него жалко и пары часов. Я всегда остерегался давать заключения по вопросам искусства, но то, что представлено в этом музее казалось нам, может быть, антиискусством.
Очень хорош Чикагский зоологический музей-аквариум. Здесь много видов водных животных, прекрасное освещение, со вкусом оформленные залы и переходы. В этом музее тоже получаешь полное удовлетворение.
В Чикаго нас принимал представитель фирмы Финни, молодой, но уже порядочно пополневший и полысевший бизнесмен. Он повозил нас по улицам Чикаго, показал с разных сторон знаменитое озеро.
Затем представитель фирмы повез нас в маленький ресторанчик, размещенный в полуподвале большого здания. Ресторан был стилизован под индейский кораль. Официанты (едва ли они были индейцами) одеты в одежды краснокожих с перьями на голове, но с обычным официантским фартуком на бедрах. В середине зала - чучело огромного бизона.
Несмотря или, может быть, вопреки всем этим чудесам, питание самое стандартное - стейк, кукурузный "корнфлекс" с молоком и т.п. Единственным нестандартным блюдом было приличное французское бордо, поданное, впрочем, не ко времени - слишком рано.
Обед был сильно испорчен происшествием - у одного из наших товарищей обобрали карманы на вешалке. Конечно, он не был беспечными не оставил в кармане ни паспорта, ни других документов. Но нескольких долларов и очков лишился. Сначала ему было досадно, но под влиянием наших шуток он тоже развеселился и был даже доволен - не у каждого так тщательно обшаривают пальто. Скандала мы поднимать не стали; расценили этот инцидент как добавочный сигнал "держи ухо востро, это ведь США".
Обед, который нам дал сотрудник мистера Финни, был еще сравнительно неплохим обедом. Нам не раз приходилось бывать на официальных обедах, тянувшихся часа полтора-два. Это совершенно сухие обеды увлажнялись водой многочисленных речей, совершенно лишенных конкретного содержания.
Один из этих обедов нам дало общество американских агрохимиков. Я выпил два стакана кока-кола, съел какую-то преснятину, трижды выступал с речами и вышел из-за стола голодный и злой.
Из бесед со многими американцами мы вынесли впечатление, что они, в общем, неплохо относятся к русским. Еще очень живы были впечатления Второй мировой войны и нашего союзничества в борьбе против гитлеризма. Но чувствовалось, что антисоветская пропаганда периода "холодной войны" дает себя знать. На мой взгляд, она проявлялась, прежде всего, в некотором страхе перед русскими - а ну как они начнут атомную войну. Наши высказывания о необходимости мира слушался внимательно и с удовольствием, хотя многие вероятно и в этих высказываниях, конечно, совершенно искренних, искали какого-нибудь подвоха.
Любопытства ради посмотрели несколько передач по телевизору. Там все еще крутили древние "вестерны" с ковбоями, револьверами, убийствами, погонями и т.п. Оставляла впечатление система рекламы по телевидению. Ковбой обернулся к своему преследователю, вскинул кольт, прицелился ... картина прерывается ... На экране появляются две неполно одетые девицы и поют песенку в честь сигарет "Честерфилд" … ковбой выстрелил ... картина продолжается. Приходится лишь пожалеть американского телезрителя.
Нам предложили перед отъездом посетить Бродвей ночью. Он залит огнями, по тротуарам и мостовой двигается много народа.
В переулках стоят наряды конной полиции. Все магазины открыты. Многие торгуют всякой чепухой - какими-то вызывающими отвращение масками - человека с содранной кожей, человека с вывернутым толстым языком, человека с огромными язвами и т.п. Есть, конечно, и другие всякие предметы, в том числе недвусмысленно порнографические.
На тротуарах гремят представители "Армии спасения", какой-то неврастеник произносит речь. Толпой двигаются молодые люди довольно хулиганского вида. В окружении подозрительных типов идет девица, явно пьяная. Кое-где на углах расположены кинотеатры, где в то время шел фильм "Канкан". На публику бодро взирают зады из последней части этого легкомысленного фильма.
Есть на Бродвее театры и театрики, маленькие, но говорят и не плохие. Мы сожалели, что не смогли их посетить.
Главное, что бросается в глаза на Бродвее - реклама. На одном из высоких домов изображено огромное лицо курильщика. Он выпускает дым и улыбается. Это реклама сигарет "Кэмел". Реклама сделана очень изобретательно. На неё трудно не обратить внимание.
Вот изображена маленькая девочка, у которой миленькая собачка стаскивает трусики. Дальше женские ноги прекрасной формы, но дело не в ногах, а в рекламе подвязок. Я нигде, ни до, ни после не видел такого, я бы сказал, разгула рекламы, как на ночном Бродвее.
Перед отъездом из США мы устроили прием в посольстве. Собрали свои запасы икры, столичной и других советских припасов. Собрали небольшие средства с членов делегации, и прием вышел хоть куда. Самое дорогое в таких приемах - найм помещения. У нас, благодаря разрешению т. Смирновского, был роскошный зал посольства бесплатно.
Я стоял у входа в зал, как хозяин приема, приветствовал входящих. Посетителей набралось человек сто. Больше всех шумел и шутил Джонатан Гарст, брат известного Рокуэлла Гарста. Джонатан - химик и коммерсант, он надеялся с нашей помощью заработать на поставках химикатов в Советский Союз. Однако, у него не было ничего интересного и из его бизнеса, насколько мне известно, ничего не вышло.
У нас оставалось еще несколько советских сувениров, и мы дарили их гостям. Следует заметить, что напитков хватило, некоторые гости так набрались, что не решались сесть за руль своей автомашины. А один любитель столичной лег на диван и заявил, что он никуда ехать не может и не хочет, остается в советском посольстве. Его не беспокоили, пусть человек отдохнет на диване.
Мне говорили потом, что американские газеты в отчете о нашем приеме называли его "водочным балом". Расписали, говорят, так, что у многих текли слюнки – столичная водка пользуется большой известностью во всем мире и в США, причем там это не очень доступный напиток. Что и говорить, конечно, это не кока-кола и не оранж джюс.
На заключительном приеме в Департаменте земледелия, благодаря нашим, в общем, гостеприимным хозяевам, я отметил, что мы уезжаем с твердым мнением о преимуществах нашей социалистической системы. Проводивший прием суховатый чиновник мистер Бурмейстер спросил, что нам понравилось, и что не понравилось в США. К сожалению, для него, ответ на первую часть вопроса оказался намного короче, чем на вторую.
Я должен отдать должное его выдержке. Он выслушал все до конца и сказал, что в таких вопросах главное - точка зрения. У нас разные точки зрения и оценка одних и тех же явлений, поэтому неодинаковая. Я не мог согласиться с этим приличным окончанием дискуссии, которая в этих условиях вряд ли могла быть плодотворной.
Лукьянову мы подарили пару матрешек и литр столичной. Последнее привело его в жизнерадостное настроение. Он проворно запихнул все это в свой бездонный портфель. "Я с вашей делегацией - сказал Лукьянов, - видимо сильно потерял в глазах своего начальства. Уж очень вы какие-то твердые, ни за что не подцепишь. Но теперь я знаю русских...". Ничего кроме снисходительно вежливой улыбки эта тирада естественно не вызвала.
Прощание с Шеппердом было проще. Он сказал, что рад был познакомиться с русскими агрохимиками, каждый реферат русских работ будет читать теперь вдвое внимательнее. "У вас много такого, что для меня было очень интересным. Вы относитесь друг к другу как родные, а не как конкуренты. В Америке так не бывает" - сказал Шепперд.
Мы подарили ему русско-английский словарь, который он принял с благодарностью.
Не только по учреждениям ходила Советская делегация, но и купалась в Атлантическом океане
Наш обратный путь лежал через Бостон - Париж. Из США в Европу летом летит очень много туристов. Нашим "хозяевам" удалось забронировать нам места только на самолет Бостон - Париж, но он улетал из Нью-Йорка с аэродрома с тем же невозможно трудным названием.
В Бостоне, в самолет, где находились только мы, были посажены все остальные пассажиры и мы двинулись снова в далекий путь над океаном, но уже в обратном направлении.
Непродолжительная остановка у нас была в аэропорту Шеннон на территории Эйре, Я привез оттуда сувенир - маленькую серебреную ложечку с клеверным листом, символом Эйре. Затем мы сделали посадку в Париже, где пересели уже на советский самолет до Москвы.
Все мы, после чтения произведений Бальзака, Мопассана и многих других великих французских писателей как-то представляли себе Париж. Эти представления очень интересно сравнить с действительностью.
Двое суток, которые мы имели в Париже, полностью были использованы для осмотра великого города. Прошли по набережным Сены, осмотрели Монмартр, Большие бульвары. Посетили, разумеется, Лувр и восхищались бесценными сокровищами живописи и скульптуры. Конечно, для такого музея не много было бы и месяца. Понятно, что за один день мы могли получить только общее впечатление. Но и оно было очень ярким.
По традиции всех туристов мы поднимались и на Эйфелеву башню. Конечно, теперь, когда существует Московская телебашня, Эйфель уже не производит особенно сильного впечатления. Но нетрудно себе представить, как воспринимали это сооружение современники великого инженера.
В Париже мы, как транзитные пассажиры находились на иждивении авиакомпании «Панамерикэн», которая привезла нас из США. Компания должна была обеспечить нас жильем. Мисс Мей, уполномоченная этой компании в Париже сообщила нам, что подходящих для нашего туристского класса номеров в гостиницах у неё сегодня нет. Она поселит нас в более дорогих номерах (для авиапассажиров I класса), но только на одну ночь. Вторую же ночь нам придется ночевать в более дешевой гостинице.
Первую ночь мы действительно провели в шикарном отеле на бульваре Осман, где обычно останавливаются состоятельные американцы.
Мы гуляли по городу и на ночлег вернулись поздно. Сейчас же начались звонки по телефону.
Какие-то дамы усиленно приглашали нас в ресторан, кафе и еще куда-то, что я при плохом знании французского языка не вполне понял. Наши скромность и безразличие явно вызывали раздражение этих дам.
Вторую ночь мы провели в скромной второклассной гостинице на улице Клебер. Здесь звонков не было и, набегавшись по городу, мы хорошо отдохнули.
Рано утром на третьи сутки мы поехали на аэродром Ле Бурже и оттуда на нашем родном Ту I04 прилетели в Москву.
Мне и после приходилось бывать в Париже, обычно пролетом в Женеву и обратно. У меня навсегда сохранилась симпатия к этому городу, который чем-то (вероятно, своей архитектурой) напоминает Ленинград и даже Москву.
В центре Парижа на Елисейских полях, 1974 год
Вскоре после перехода в МСХ РСФСР (о работе там написано в следующей главе) мне пришлось предпринять еще одну большую зарубежную поездку - в Китай.
В I96I году в отношениях КНР с нашей страной уже появились серьезные трещины. Я, однако, как и большинство советских людей, никак не мог думать в то время, что неразумие китайских руководителей зайдет так далеко, как оно зашло на самом деле.
Союз общества дружбы с зарубежными странами командировал осенью I96I г. нашу делегацию на празднование 12-ой годовщины КНР. Руководителем делегации был старый член партии, известный профсоюзник В.И.Прохоров. В состав делегации входили артисты, рабочие-передовики, ученые, в том числе и я.
Мы прибыли в Пекин на советском самолете и были встречены довольно тепло большой группой китайцев, среди которых была вдова Сут-Ят Сена, не помню уж точно ее имени. К нам прикрепили много переводчиков и различного рода сопровождающих лиц и отвезли в большую гостиницу "Дружба". Здесь меня поселили с артистом, игравшим на киргизском национальном инструменте (вроде домбры) и певшим киргизские песни. Это был простой и веселый парень, немного шумный и суетливый. Мы жили с ним дружно, никогда не ссорились и помогали друг другу в разных мелочах.
Следующий день прошел в официальных визитах и в осмотре ряда зданий и сооружений Пекина, которые были построены с помощью советских специалистов. Тогда китайцы еще признавали этот факт. Самым главным из этих сооружений являлся колоссальный мост через Ян-дзы, построенный инженером Силиным. Мост очень красив.
В его постройке осуществилась многовековая мечта китайцев о строительстве моста через крупнейшую реку Китая, отличающуюся к тому же очень неспокойным нравом... Но, что это все в глазах маодзедуновских дикарей ...
Мы посетили Пекинский сельскохозяйственный институт. Нас встречали там китайцы, которые проходили незадолго до этого у нас аспирантуру. Они вроде были и рады нам, но в тоже время явно смущались и с плохо скрытой боязливостью поглядывали на сопровождавших нас многочисленных лиц, главная работа которых была совершенно очевидна даже для неискушенных людей. В общем, беседы не получилось. Мы их дружественно расспрашивали о жизни, над чем они трудятся теперь у себя дома, какие планы имеют в научной работе на будущее ... А они мямлили что-то невразумительное, и все оглядывались и оглядывались.
Мой сосед решил встретиться со своими соотечественниками, китайскими киргизами, обучающимися в Пекинском университете. Он потом рассказывал, что встреча состоялась, но с киргизами пришло много китайцев, и беседа также не получилась. Видя, что его гости явно смущены, он прекратил беседу и стал играть на своей домбре и петь. Но и это не понравилось сопровождающим лицам. "Может быть это какой-нибудь шифр?".
На официальных приемах нас поили жидким чайком, дарили значки с иероглифами. Какой-нибудь начальник рассказывал об успехах Китая, о том какой великий человек Мао-Дзе-дун. Мы слушали с серьезными лицами. После третьего или четвертого приема мы безошибочно наперед знали, о чем скажет принимающий и с трудом сдерживали зевоту.
Центром торжеств была демонстрация на главной улице Пекина. Нам дали место на знаменитой башне (по виду это скорее своеобразный дом старой китайской архитектуры), название которой я никак не мог запомнить. Неподалеку от нас разместилась кубинская делегация - миловидные молодые девушки и красивые ребята со значками " " ("Родина или смерть"). Их главой был О.Дортикос, которого, как и нашего лидера В.И.Прохорова, пригласили на главную трибуну повыше. Напротив нас стояли военные оркестры. Весь огромный проспект был занят колоссальной демонстрацией. Было много портретов Мао, кое-где держали портреты Ленина и Сталина. Демонстранты стояли тихо.
Появился Мао, окруженный целой толпой телохранителей и фотографов, которые снимали каждый его шаг и жест. Полез Мао в карман - щелк, высморкался - щелк, чихнул - ещё щелк и т.д. Признаться, я никогда еще не видел такой любви к фотоискусству.
На главной трибуне, где стоял Мао, были Чжоу-Эн-Лай, еще какие-то китайцы, бельгийская королева Елизавета, бывший марионеточный император Мангжуо-Го Пу-и и еще много столь же пестрой публики. Я в душе пожалел Прохорова и Дортикоса, которые находились там же, хотя и не в середине, а так - сбочка.
Сборные оркестры заиграли очень громко "Заалел Восток, в Китае родился Мао-Дзе-дун". Демонстранты запели, затем демонстрация двинулась. Мы пошутили между собой: "Ну, раз родился, пошли ребята!". Мао стоял и смотрел ничего не выражающим взглядом на демонстрацию, на приветствия толпы. А фотографы все щелкали и щелкали.
Вечером мы с той же башни смотрели фейерверк. Надо сказать, что сделан он был мастерски. Такого разнообразия ракет, удачного подбора цветов и фигур, наконец, такого масштаба - ракеты взлетали сразу из многих пунктов я ни до, ни после этого не видел.
В Пекине нас посадили в пассажирский вагон, по два человека на купе. С нами ехало не меньше десятка сопровождающих лиц. Вагон прицепили к пассажирскому поезду, и мы отправились, как пишется в официальных документах, "в поездку по стране". Я с удовольствием наблюдал из окна маленькие, но очень ухоженные крестьянские поля с большим разнообразием культур. Ехали мы на юг в сторону Гуанджоу (Кантон).
В Пекине в октябре тоже не было холодно, можно было ходить без пальто или в легком габардиновом пальто, здесь же становилось теплее, и днем было по настоящему жарко.
Мы останавливались во многих городах, всегда разбросанных и очень многолюдных. Нас иногда селили в гостиницах, где раньше, еще год тому назад, жили советские специалисты, но теперь никого из них уже не было.
В одном городе, кажется его название Лаотян, близ Пекина мы посетили тракторный завод, построенный с советской помощью. Завод делал тракторы ДТ-54, без всяких перемен в конструкции, только вместо марки ХТЗ или ВТЗ на радиаторе был нарисован иероглиф. Кроме того, тракторы красили не в темно-серый, а в ярко-красный цвет.
Наши инженеры обратили внимание, что на многих станках советского производства были отбиты дощечки, указывающие на предприятие, которое сделало этот станок. В то время мы еще далеко не представляли себе, на что способны маоисты и эта деталь нас сильно покоробила.
Кое-где по углам лежали кучи какой-то ноздреватой железистой массы. Я не знал, что это такое, но инженеры, бывшие в нашей группе, пояснили, что это "кричное" железо, выплавленное на сельских домнах, размером с платяной шкаф. Это железо привезли на тракторный завод, но использовать его было невозможно из-за крайне низкого качества. Так оно и осталось лежать - напрасный труд крестьян и рабочих.
Нас водили по заводу в сопровождении крупных сил местного актива и наших сопровождающих, поили чаем. Мы пытались выяснить, как работает завод, но получали один ответ: "хорошо!". Я, между прочим, задал вопрос о том, как материально поощряются рабочие за хорошую работу, перевыполнение норм. Мне ответили, что материальная заинтересованность - это экономизм и ревизионизм, что нужно овладеть идеями Мао, а не гоняться за материальной заинтересованностью. На заводе безраздельно царила уравниловка, производительность была минимальная.
В нашей делегации была молодая женщина - работница одного из московских предприятий, ударник коммунистического труда. Проходя с нами по одному из цехов, она увидела станок, за которым работала китаянка. Работала очень медленно, много продукции шло в брак. Наша Аня постояла около нее с минуту, затем через переводчика попросила разрешение несколько минут поработать. Она потребовала, чтобы ей принесли целый ящик заготовок, повозилась 2-3 минуты со станком, резко повысила скорость его работы. Затем толпа китайцев, окружившая нас и Аню буквально "разинула рты".
Анины руки мелькали так, что их почти нельзя было рассмотреть, станок (советский, добротный) гудел ровным, высоким тоном, готовые детали летели одна за другой, и из них не было ни одной бракованной.
Аня работала минут десять. Она соскучилась по работе и была воодушевлена вниманием и успехом. За это время она сделала столько, сколько китаянке нужно делать может быть часа I,5-2. Потом она стала что-то объяснять китайской работнице, но переводчики были явно плохи, да и китаянка сама слушала невнимательно. Побившись с ней минут 10, Аня, а вслед за ней и мы все пошли из этого цеха в другой. Однако, я уверен, что Анин поступок должен был что-то прояснить в головах у некоторых китайцев. Хотя, кто знает, как использовала этот факт официальная китайская пропаганда?
Мы посетили строительство большой гидроэлектростанции на реке Хуан-хе в Сантыся. Станция начала строится с участием советских специалистов по советскому проекту. Была построена высокая плотина, вчерне сделан машинный зал, установлено, кажется, две турбины.
Но затем советские специалисты вынуждены были уехать. Не знаю, что было там позже, но в момент нашего пребывания на станции явно царила растерянность. Китайские специалисты видимо плохо использовали пребывание своих советских коллег и с их отъездом не знали, что и как нужно делать.
А оборудование из СССР продолжало приходить. Оно складывалось где-то около плотины - большие добротные ящики с марками советских заводов. Может быть, китайцы и не сумели установить оборудование, но сбить зубилом советские марки на станках и машинах они наверняка сумели. Ума на это не нужно, умения тоже, идеям Мао соответствует…
Район станции очень интересен в почвенном и агрономическом отношении. Это высокие лессовые холмы, сплошь искусственно террасированные. Нельзя не отдать должное великому трудолюбию китайского народа, который вручную, с помощью примитивной маленькой лопаты и корзинки для носки земли перекопал целые горы. Этому бы народу, этим замечательным рукам, да хорошую бы голову!
Наши сопровождающие возили нас в разные показательные учреждения, например, в дом престарелых. Старики и старушки дали нам концерт, угощали чаем. Когда я спросил у сопровождающих много ли таких домов в Китае, они ответили - не знаем. Осталось подозрение, что таких домов очень мало - это своего рода "показуха" для иностранцев.
Бедность населения всюду бросалась в глаза. Шла уборка батата, причем я обратил внимание, как тщательно убираются не только клубни, но и ботва. Я подумал, что ботву используют на корм скоту и, чтобы убедиться в этом спросил переводчицу. Она откровенно сказала, что никакого скота у этих людей нет, но что ботву они съедят сами.
Население одевалось очень бедно и однообразно. Много очень худых людей - у мужчин руки тонкие - тонкие, щеки провалившиеся, физической силы мало. Действительно "голод не тетка".
Как агроном, я естественно интересовался сельским хозяйством. Мы посетили несколько коммун, приветствовали нас там шумно, хотя видимо не совсем искренне и как бы по принуждению. Из разговоров трудно было уяснить, что происходит, но по лицам и одежде крестьян, даже по тому, что нас угощали по большей части бататом и лотосом было ясно, что с питанием у них дело плохо.
По некоторым намекам я понял, что уравниловка не по душе многим крестьянам. Они лучше, чем Мао - на своей шкуре - понимали социалистический принцип : от каждого по способностям - каждому по труду.
Конечным пунктом нашего движения на юг был город Чанша, довольно крупный центр провинции. Это уже почти совсем тропический, душный и страшно перенаселенный город. Мы приехали вечером, а когда я рано утром посмотрел в окно, то удивился.
Вся площадь и прилегающие улицы были забиты людьми. Они двигались вперед и назад, о чем-то разговаривали, шумели. Через толпу "продирались" повозки на тяге людей, редкие машины. Это не был ни базар, ни демонстрация, ни какое-либо другое выдающееся событие. Это было "нормальное" состояние городской площади в перенаселенном китайском городе Чанша. Ей-богу, тогда я понял, что значит выражение "земле тяжело от людей".
Из Чанша мы поехали километров за 40 в населенный пункт, где родился Мао Дзе-дун. Это холмистый район. В узких долинах между невысокими холмами рисовые поля, посадки ямса и колоказии.
Нас доставили в гостиницу, где мы получили очередную порцию разъяснений величия Мао. Объясняющий дал нам понять, что побывать на Родине "великого кормчего" это значит приобщиться к величию его идей. Мечта каждого китайца, якобы побывать здесь и сделаться на всю жизнь маоистом.
Он много еще чего-то молол о самом ярком солнце, о самом светлом разуме мира и т.п. и т.д. Мы дипломатично молчали, вспоминали своё недавнее прошлое и думали, что очередная порция хвалы Мао превзошла все прочие. Нам подарили по альбому о Мао, и повели смотреть дом, где жили родители и где он родился.
Дом, где "заалел восток" - довольно просторный и добротный. Возле дома небольшая бамбуковая роща, плодовые деревья. Достаточно было посмотреть дом Мао и лачуги крестьян этого района, чтобы понять, что "солнышко" происходит из помещичьей или крупнокулацкой (по местным масштабам) семьи.
Обратно мы ехали быстро, без остановок. Несколько дней пробыли в Пекине, снова участвовали в приемах, смотрели достопримечательности императорских дворцов и парков. Много своеобразия и даже прелести в старой китайской архитектуре, но она, конечно, не могла погасить общего неприятного впечатления этой поездки.
На Родину мы летели с большой радостью. Ни от одной поездки я, пожалуй, так не уставал как от этой.
